Вечная пришта о роде. АлехиныСтатья

Живёт в самом центре Белогорья на земле новооскольской славная семья Василия и Ольги Алехиных, ставших уже живой легендой своей малой родины – села Тростенец. Победители множества конкурсов, в том числе, Всероссийского конкурса «Семья года - 2022», лауреаты фестивалей самого высокого уровня, бережно хранят и несут они в мир исконные традиции и уклад, заповеди и заветы родного края и многих поколений прародителей своих. История рода однодворцев Алехиных  стала зеркалом истории новооскольского края, бесценным кладезем познаний о  культуре и быте тростенчан, берущим своё начало почти четыре века тому назад. Жива она и по сей день в их потомках, бережно хранящих наследие предков, великую глубину и мудрость своих истоков.  И столь велика глубина эта, что и слов не сыскать, чтобы описать её. Разве что песню сложить или пришту, как «по-тростянецки» именуют, притчу.

О чём поют калюки

Хорошо у Алехиных, уютно. Сидим за самоваром, ведём неспешный разговор «за жизнь». Ещё с вечера Ольга настряпала пирожков не по поводу, а по заведённому порядку: вдруг гости на огонёк зайдут, надо ж чем-то подчевать. Сегодня «вдруг» — друг. Вот, ей Богу, горжусь, что могу таковым считаться. Кривить душой перед друзьями – дело последнее, а потому честно признаюсь, что хочу о них написать, но не форматную статью, а материал для души. Посему, интервью отменяется, просто хочу «подышать» своими любимыми и глубоко уважаемыми  героями.

Так дыши, — улыбается Василий, — только пироги Ольгины уж отведай. Зря, что ль она старалась?  Я вон тож с утряца по хозяйству управилси, так что с вами, девчата, посижу. Ольк, а, Ольк, а давай, нашу, чтоб дышалось легче.

В руках у хозяев появляются травяные дудочки — калюки. Надо же, мелодия простенькая, незатейливая, (даже и не мелодия вовсе, а ритмичный звукоряд), а «цепляет».

Время будто дышать начинает картинками, запахами, звуками. Слышится мычание стада, которое гонит молодой  пастушонок на водопой к узенькой, шустрой речке Тростянка. День уж клонится к закату, но сладкий жар разогретой солнцем травы ещё долго будет стоять, будоража пряными запахами деревенских парней и девок, выманивая из хат тех, кто успел с годами обрести степенность и особую, неспешную стать.

Эх, на гулянку бы сёдни сходить, да батька опять не отпустя, а супротив его воли никак не пойтить, — бормочет пастушонок. — Эй, Зорька! Куды, прешь, бесова сыть? Опять, зараза, у тросник полезла!  —  Щёлканье кнута для тучной коровы – что писк комариный. Загорелые босые ноги быстро приминают луговую мураву, поспешая вслед за беглянкой. Уж сколь высказывали ему отец с матушкой, что, мол, не след ему, отпрыску самих Алехиных, вот так, простецом, без обувки шастать, как голыдьбе распоследней, а он, неслух, всё одно босиком, мол, так-то ловчей.

Коровы пьют шумно, громко отфыркиваясь, потом без понуканий идут к селу, туда, где раскинулось огромное, огороженное подворье. Каждая ступает гордо, неспешно, отягощённая полным выменем. Беглянку Зорьку тоже удалось выманить. Достал из за пазухи добротной домотканой рубахи калюку, вывел бодрым посвистом мелодийку, и пошла, родимая, будто и не убегала вовсе. Вышли на околицу. Коровы двинулись бодрее, предвкушая облегчение от молока и долгожданную ночную прохладу. Сдёрнув картуз с вихрастой головы, пастушонок раскланивается с окрестными мужиками. Те вежливо кланяются в ответ, одобрительно переговариваясь меж собой: «Вишь ты, а Максимка-то,  Ляксандра Потапыча сынок, даром что из богатеев, а вежливый, уважительный.  Да и сам  Ляксандра Потапыч молодец, и хозяин крепкий, и детей в строгости держит. Им бы при таких деньжищах в барчуках ходить, а они, вишь, до любой работы приучены. Будет, кому отцовское дело принимать» .

К концу 19 – началу 20 века во владении Александра Потаповича Алехина, потомка служилых людей, что первыми обосновались  у реки Тростянка, находилась почти половина тростенецких земель.  Относился он к сословию однодворцев, возникшему при расширении юго-восточных границ русского государства и состоящего из  военизированных землевладельцев. Иными словами, предкам его были пожалованы земельные наделы, дабы удержать воинов-защитников в пределах вверенных им территорий. Вот и вышло так, что все представители рода Алехиных, привыкшие с лёгкостью управляться и с сохой, и с оружием, получали за службу ратную жалованье от государства, землями пожалованными владели обелённо (беспошлинно) и принадлежали к деревенской знати. В «крепаках» отродясь не ходили, а, наоборот, имели возможность  хозяйствовать свободно «своим двором»  (семьёй) и использовать наёмную рабочую силу.  Как принято сегодня говорить, являлся Александр Потапович Алехин успешным крестьянствующим субъектом, вёл сельскохозяйственную деятельность  аграрной и животноводческой направленности, активно занимался торговлей, ибо имел ещё и предпринимательскую жилку, был удачливым коммерсантом и рачительным хозяином. Каждая скотинка большая и малая, каждая осьмушка зерна, даже каждый клок нечесаной волны, (овечья шерсть), с доглядом быть должны: добро, что трудом наживается, не разбазаривать, а приумножать надобно. Тем не менее, слыл он человеком справедливым, готовым «в положение войти», то есть, помочь, если нужда у кого, людей не чурался, в храм Божий ходил исправно, в праздники работников своих подарками одаривал, вдовам да сиротам помогал, а, посему, пользовался среди тростенчан особым уважением.

Ну, а как сынка алехинского не Масимкой, а Максимом Александровичем, величать стали, то настоящий бабий переполох «в Тростянце случилси». Стали рядить-судачить, кого ж из девок местных за отпрыска свово Ляксандра Потапыч посватае? Жених-то, чай, знатнай, в такой дом, небось, голыдьбу-бесприданницу не возьмут.

Переживал и Максим: а ну как батька рябую  да корявую жёнку ему выберет, на капиталы её родителей позарившись? Супротив воли отцовской не пойдёшь. Не дай, Господи, весь век с нелюбой маяться. Ну, а как узнал, которая ему в суженые «уготована», так целую ночь от радости не спал, а поутру в местном храме поклоны бил, да свечки Богоматери ставил. (Полностью отреставрированный в 2020 году храм Покрова  Пресвятой Богородицы является действующим,  относится к памятникам деревянного зодчества  и является гордостью, духовным центром и украшением села Тростенец.)

Красавицу Евдокию, Андрея Андреева дочь выбрал ему в жёны отец.  Хороша, стройна, на косу богата, в работе – не угнаться, а если петь аль плясать выйдет, так залюбуешься.  На Покров свадьбу сыграли, и стали молодые жить-поживать в любви да согласии.

Знаешь ли, какого роду ты?

История о том, что он не «из простых», свалилась на пионера Васю Алехина, как гром, среди ясного неба. Тогда, живя в социалистическом государстве, где все люди были равны, а принадлежность к «высшим сословиям» считалась чем-то неприличным и даже преступным, он был твёрдо уверен, что колхозы и колхозники – единственно правильная форма существования сельского уклада.

Помню, поздней осенью это было. — Рассказывает Василий Викторович. — Как раз на селе у нас трактор огороды пахал всем по очереди. По неписаному закону, каждый хозяин должен был лично подойти к трактористу и попросить его вспахать и ему, иначе можно было остаться с непаханой землицей. Селяне, собравшись на улице в ожидании, когда же агрегат дойдёт наконец-то и до очередного участка земли, неспешно переговаривались о том-о сём, мужики беззлобно подтрунивали друг над другом, именуя привычными деревенскими дворовыми прозвищами и лишь, говоря о моей семье, называли лишь по фамилии.  Я тоже был среди них и ждал трактор. Отец уже сильно болел, и нужно было помогать маме, брать на себя всю мужскую работу, в том числе и  огородные хлопоты.

Похолодало. Резкий ветер стал швыряться пригоршнями дождя, высекая слёзы из глаз. Василий отошёл к плетню, чтобы хоть как-то укрыться от непогоды и колких шуточек мужиков, раскрасневшихся от холода и «сугрева».

Ты гляди, Вась, как «жнычьё» нонча разошлось,— обратился к нему сосед Пётр Андреевич. – Да ты не обижайся на них. Ты хоть знаешь, кто ты есть? Какого роду?

Парнишка вопросительно уставился на соседа, а тот увлечённо продолжал:

Уж, кабы то время вернуть, дык они бы рядом с тобой тут не стояли, а вон там, за плетнём бы все были. Что глядишь? Не понял? А кто ж на твою землю посмея ступить? Ваша уся эта землица была, понимаешь? Ваша, алехинская!

Ничего не понял пионер Вася Алехин и, как только пришла его «огородная очередь», дождался, пока трактор вспашет последний клочок земли, отблагодарил, как положено, тракториста и помчался домой, где мать уж успела печь истопить.

Лезь скорее на лежанку греться, — захлопотала мама Раиса Ивановна. — Так что там, говоришь, мужики балакали? Ох, дядька Петька! Проболтался-таки. Я тебе, сынок, ещё больше скажу. Ещё неизвестно, взяли бы меня за Витуна Алехина, батьку твово, замуж али нет. Помню, поехали мы с колхозной пшеницей на мельницу. Я мешок с телеги взяла и несу, а тут тётка моя подходит. «Дай, —  говорит, — подмогну. Домой тебе быстрее надоть». Управились. К дому подходим, а она меня от муки обметает, платок поправляет. Не пойму я никак, с чего такие хлопоты? А она мне: «Сваты у вас дома. За Витуна Алехина тебя сосватали. Малый хороший, добрый, работящий, не пьющий, опять же. Ты ж знаешь, какого он роду. Да не гляди, что у него сейчас за душой нет ничего, наживёте. Сама подумай, если б тебя сейчас на снег выкинуть, как есть, так тоже ничего бы не было.» Ну, вхожу, значит, в хату, а там «жаних» мой со своей матерью, бабушкой твоей Евдокией  за столом сидит. Меня увидел, покраснел, глаза потупил. « Мам, — кажу, — дык мы ж с ним только на улице несколько раз здоровались, и всё. Куда ж замуж-то?» А мама мне: «Перед «Заговинами» посватались, а на «Рождство» свадьбу сыграем.» Тут Витун ещё больше покраснел и «на вулицу назавтра» гулять пригласил. Пошла, конечно, раз просватали, так теперь только вместе гулять надо. Как положено у нас, после сватовства «запитушки» были, потом Богу вместе молиться ходили, а там и свадьбу справили. Да что ты, сынок, какие там платье с фатою? Скромно всё было, зато весело, всем селом гуляли. Потом? Потом ты родился. Потом батька твой болеть шибко стал – видать, война, проклятая, что детские его косточки повыморозила, так в нём хворобой и поселилась. Храни тебя Господь, сынок. Учись, старайся, на тебя одного вся моя надежда теперь.

Бабушкины сказки, пришты живые

О родовитости своей Василий Викторович никогда особо и не думал – слишком много хлопот свалилось на неокрепшие ещё мальчишеские плечи. Так уж вышло, что оказался он в семье единственным работоспособным мужчиной. Отец ушёл из жизни рано. Бабушки его Евдокия Андреевна Алехина  и Прасковья Александровна Пальщикова, обе солдатские вдовы тоже рассчитывали на помощь шустрого, внимательного внучонка. Обе они получили похоронки на своих любимых, которые так и остались в их памяти навечно молодыми. Максим Александрович погиб под Калининградом, Иван Андреевич – под Прохоровкой. Самой большой наградой от бабушек за труды считал Василий неспешные вечерние посиделки дома, когда брались они «волну чесать» или прясть, а чтоб работа спорилась, старинные песни спевали, сказки сказывали и истории всякие из «той», далёкой жизни. Вот и проходили его дни в труда, заботах и каком-то удивительно глубоком постижении  мира, состоящего из людей далёких, близких, но непременно родных. Тяжело ли было? Об этом он тоже не думал. Жил «по порядку», по сложившемуся, с молоком матери впитанному укладу: старость уважай, слабых не обижай, работай  не ленись, трудностей не страшись, Бога не забывай, чести-совести не предавай, к людям с открытым сердцем иди, и всё ладно у тебя будет. И, уж если «родовитость» нисколько не тревожила его сердца, то о Роде своём помнил Василий Алехин всегда. Так что же сталось с Максимом и Евдокией Алехиными? Разгадать тайны семьи помогли ему, конечно же, бабушкины рассказы-сказки, более всего напоминающие пришты – притчи, написанные самой жизнью.

Пришта Евдокии и Максима Алехиных была печальной. Их привычная жизнь рухнула, когда грянула в стране октябрьская революция. Отряды «экспроприаторов» появились и в Новоокольском уезде, началось раскулачивание. В Тростенце первыми раскулачили Алехиных. Землю отобрали и национализировали, конфисковали в пользу государства всё имущество, скот, домашнюю птицу, хозяев выгнали из дома и разрешили пожить в сарайчике. Слухи о повальных арестах и высылке кулацких семей в Сибирь стали реальностью. Евдокию и Максима спасла добрая слава их семьи: уж очень многие благодарны были Алехиным за помощь, за человечное отношение к людям. Вот поэтому-то и постучали к ним поздно ночью односельчане в сарайчик: «Тикать вам надоть. Завтра опосля обеда за вами приедут из уезда, арестовывать, значит. Только не выдавайте нас новым властям, что предупредили.»

Ещё затемно супруги побросали на подводу нехитрый уцелевший скарб и, объявив всем, что едут в город на базар, подались на далёкий Донбасс. Там устроились работать на шахту и даже потихоньку стали забывать о пережитом. В семье подрастали двое сыновей. Будущее казалось почти безоблачным, но… Началась Великая Отечественная  война. Решено было возвращаться домой, в Тростенец. Максим Александрович, хоть и имел полное право роптать на новую власть, даже не задумывался о том, нужно ли идти а фронт. Ушёл по призыву из Великомихайловского военкомата защищать Родину. Вслед за ним ушёл воевать и старший сын Владимир. Евдокия осталась с младшим сынишкой Виктором. Местные власти с подозрением смотрели на «кулацкую жену», на работу брать не хотели, жить было негде. А потом сжимала она в руках маленький и страшный треугольничек похоронки и выла, выла, будто слезами пыталась смыть беду, заключённую в коротеньком официальном послании: "Ваш муж Алехин Максим Александрович пал смертью храбрых..." .

В конце концов в сельсовете "смилостивились над вдовой и разрешили самостоятельно «построиться». В землю были вкопаны четыре деревянных столба, оплетены ветками, а сверху обмазаны глиной. Маленькая печурка, крыша, крытая соломой. Зимой, чтобы не замёрзнуть, жались вдвоём к печке. Евдокия ложилась под ледяную стенку, пытаясь хоть как-то уберечь ребёнка от холода. Поутру маленький Витун отдирал от стены вмерзшую материну косу, ту самую, которую когда-то так любил его отец. И уж если для взрослой женщины такие испытания были непосильными, то для ребёнка они могли стать погибелью. Выручила бездетная подруга-кума, которая предложила забрать мальчика к себе, чтоб с голоду-холоду не помер: «Гляди, Евдокия, Витьку я заберу, а тебя, уж извини, не могу. Мне неприятности не нужны. Ты сама-то ко мне не шастай – не хватало ещё, чтоб и меня к врагам народа причисляли!» Побожившись, что не станет мешать, Евдокия всё-таки ходила тайком проведывать сына, по которому страшно тосковала. Работу ей наконец-то дали – разделывать трупы издохшей от голода-болезней скотины и варить в чане на корм курам. Пожилой, грубый мужик, служивший бригадиром, буквально проходу ей не давал, следил, чтобы не воровала кусочки «мёртвого мяса» из куриного варева, чтоб не «объедала» колхозную птицу. Когда же ей удавалось потихоньку утащить пару-тройку маленьких  кусочков, то, пряча за пазухой, несла их сыну, которому не очень-то сытно жилось в чужом дому. Сама же женщина от голода уже почти насквозь светилась. «Не ходи ты к нам, а Витуна мне оставь, - «внушала» ей «сердобольная» кумушка. – На кой он тебе сдался? Сама, гляди, не сегоня-завтра ноги протянешь!» Голодные обмороки стали случаться всё чаще. Вот тут-то и  появился шанс выжить, но какой… Пожилой бригадир, давно уж схоронивший свою «хозяйку» предложил ей войти в его дом в качестве жены, но при одном условии: «Сама живи. Ешь, работай, хозяйство веди,  а щенки твои мне не нужны!» Долго плакала Евдокия, захлёбываясь от горя и безысходности, а потом согласилась. А потом… То ли Господь вспомнил, наконец, об исстрадавшейся женщине, то ли чаша её бед наполнилась о краёв, но пришла добрая весть. Старший сын Владимир жив! Ранен тяжело, контужен, но жив. Теперь комиссован по ранению и едет в Тростенец.

Владимир Максимович, фронтовик, орденоносец приехал в село и стал готовить новобранцев к службе в народном ополчении, проходить с ними строевую и стрелковую подготовку. Мать жалел и за решение её непростое никогда не судил.  А там и Победы дождались. Счастье-то какое, господи! Жизнь потихоньку налаживалась. После того, как Господь прибрал супруга Евдокии, Владимир забрал маму жить к себе. Из худенького Витуна вырос ладный,"рукастый". добрый нравом, спокойный парень, которого стали уважительно именовать Виктором Максимовичем. После долгих лет страданий, унижений и бед Евдокия Андреевна наконец-то смогла вздохнуть спокойно. Отрадой для неё стали сыновья, невестки и внуки, особенно самый младшенький - большой любитель бабушкиных сказок Василий, Виктора Максимовича сынок.

Лишь Родиной и родными богат человек

Я вот как считаю, — вертя в руках умолкшую калюку, говорит Василий Викторович. — Каждый человек должен жить там, где дал ему Бог. Когда покидаешь родную землю, слабым становишься. В чём сила наша? В корнях. Выдерни дерево, попробуй пересадить. Бывает, конечно, что и приживается, но у меня лично не так. Сказать, что я люблю мою малую родину - ничего не сказать. Я живу ею, дышу ею, говорю, пою, работаю, мечтаю, и лишь она мне силу даёт и поддержку. А ещё в Вере и роде, вернее, Роде наша сила. Вы только представьте, сколько поколений в каждом из нас сокрыто, в каждого из нас свою мудрость, свою душу, свои черты вложило. И нет превыше и ценнее богатства, чем Родина, Род и родные. Может быть, не слишком гладко говорю, только я, действительно, так считаю.  Мне кажется, что прошлого просто не существует. Как может пройти то, что живо до сих пор, в нас живо? Вот растеряем мы память, позабудем тех, кто был до нас, то, что было до нас, и станет всё это прошлым, а мы - пустыми. Не имеем мы права такого - на забвение, если ради нас, сегодняшних, деды наши воевали, отцы наши и матери работали, растили нас, учили. Иванами, родства не помнящими русских зовут. Не правда это. Помним. Всё помним и доброе, и худое.  А уж если позабыл кто-то, то нищим он по земле ходит, и никакими деньгами, никакими богатствами нищету эту не избыть. Я, например, богатым человеком себя считаю, очень богатым. У меня самое главное есть - то, что люблю я пуще жизни: любимая семья, любимая Родина, любимые дети, любимая жена, любимое дело. А, значит, беречь я всё это стану, хранить, защищать, если нужно. Быть может, для кого-то город милее. Не знаю. Бывал я в городах  больших и разных. Хорошо, не спорю, красиво, нарядно, современно, есть на что посмотреть, чем полюбоваться, чему поучиться, только не моё это, не родное. Как в народе говорят," сердце не лежит", а ему, сердцу, лгать нельзя. Вот я и не лгу. С открытым сердцем к людям иду, путь свой выбираю, и ни разу оно меня не подвело. Помню, как Ольгу мою в первый раз увидел, так оно, родимое, аж затрепетало. Сидит, златовласка, шьёт-колдует. Она тогда только в Тростенец приехала и в школе нашей у детишек труды вела. Сколько лет уж прошло, сын с дочкой вырасти успели, а гляжу на неё, и будто та, первая наша встреча. Так же, сердцем, наш коллектив "Истоки" создавал, просто понял, почувствовал, что должны мы людям их родные песни вернуть, традиции. И ведь не за три моря за ними ходить нужно было - вот оно всё, рядышком, живое, дышит. Ты только услышь, посмотри повнимательнее и такую пришту  услышишь, что вовек не слыхал, потому что самой жизнью нашей, нами она пишется, нами и поётся. А главное - конца и краю её нет, потому как вслед за нами придут наши дети, а потом дети детей наших, и продолжится Род, и будет жизнь на земле, силы нам дающей, земле по имени Родина.