Василий Алехин написал рождественскую историю «Про платок «Алай»Новость

(Здесь и далее используются элементы местного наречия села Тростенец, — прим. автора)

Давно это было. Правда или ложь — и не разберёшь! А «пришва» (притча) та — про моей бабки платок. Достался же он ей от её бабки, и сколько ему лет никто не знает.

Когда моей бабке Доне, Евдокии, значит, её бабка тот платок отдавала, то крепко наказала: «Чему ни бывать — из роду платок не выпускать! А если сильно занеможится, то надо разостлать платок и сказать над ним: «Алай платок, сжальси разок!» Но только раз в жизни платок выручить может.»

Время шло. Доня вышла замуж за Мосю (Максима). Жили — не тужили, детей нажили, но пришли времена лихие: неурожай, голодновато стало, да ещё и раскулачили их. Мося ушёл в город на заработки, а Доня с детьми дома осталась. Рукоделий много, а снеди мало — то лепёшки с сушёной лебедой, то пампушки из желудей. Дети есть просят, а Доня «охляда», сил уж нет ни на домашние дела, ни «на сугрев».

Дело было перед Рождеством. Холод стоить, надо было и хату топить. Вот на самую «Коледу»- в рождественский Сочельник Доня так занемогла, что стала уж с детками в мыслях прощаться. Туто (тут) и вспомнила про родовой платок. Ведь сумела сохранить его, спрятала, когда кулачили! Достала платок, разостлала и сказала над ним: «Алай платок, сжальси разок!» Тут она и очутилась в неизвестном городе. Там в церквах рождественские службы правят, трезвон колокольный идёт, все с Рождеством друг дружку «здоровляют» и Христа прославляют. Видят люди Доню и будто знают её, «здоровляются» с ней, спрашивают про житье её. А она только и могла, что попросить хлеба да молока детям. Поднесли две женщины ей кувшин молока и «карвегу» хлеба ржаного и строго наказали только с рассветом по куску хлеба съесть и по полкружки молока выпить. Взяла Доня кувшин с молоком и буханку хлеба, низко поклонилась, а как разогнулась — уже в хатёнке своей очутилась. В руках у неё хлебушко и кувшин с молоком, а перед нею – платок, только уже свёрнут. Детки на печи спят. Хотела разбудить, чтоб накормить их, да вспомнила про наказ. Водицы напилась и легла с детками спать.

Утром рано проснулась и думает, пригрезилось всё ей с голоду. Встала, «каганок» засветила и увидела, что все дары городские на столе, а рядом платок лежит. Богу помолилась, деток разбудила, и стали вместе на Рождество разговляться. Много не ели, а как им повелели.

В тот день заглянула к дальней родственнице Хвёколка (Фёкла). Она давно у Дони просила платок алый, уж очень она любила наряжаться. Жила Хвёколка «одна-одиной», а вот пускала объездчиков и уполномоченных на постой. Хлеб ела досыта, сахарок у неё водился… Вот и принесла детям по «глудочке» сахару и кусок хлеба, чтоб на платок выменять, надеялась, что Доня согласится, захочет детей от голодной смёртушки спасти. Только Доня ни в какую не соглашается. Хитрая была Хвёкла. Возьми, да и скажи Доне, что вроде бы слышала, что её «хрёсная» отходит (помирает). Доня собрала детей, да к своей крёстной пошла скорее, чтоб проститься перед последним «издыханием». Хвёкла выследила, как Доня скрылась из виду, возвратилась в ее хатёнку и забрала платок, а хлеба кусок оставила.

Возвернулась Доня, спустя время, с детками, чтоб хату топить, а платка‑то нет! По хлебу поняла, кто «слиходейничал». Побежала к Хвёкле в хату. Видит, печь топится, сундук раскрыт, а хозяйки нету. Она и звала её, и ходила по соседям. Уже темно стало, но «скрытницу» не нашла. Пошла домой. Слёзы льют, а на душе нет тяжести, вот только, будто кто следом идет и за валенки хватает. Оглянется — никого. Подошла к порогу, глядь, — платок за валенок зацепился и по снегу тянется за ней. Отряхнула его от снега, свернула, вошла в хату. А Мося‑то её из города пришёл, дома с детками! Принёс круп полпуда да два пуда муки. Тем и до весны дожили. А Хвёклу всю зиму искали, только «обмасленой» нашли. В сугробе замёрзла она. Упокой, Господь, её душу.

Как весна пришла, Максим с женкой Евдокией и детками ушли на Донбас, чтоб не сгинуть, потому как стали ссылать раскулаченных. А платок Доня перед смертью своей внучке отдала и «пришву» эту рассказала. А ещё наказала: «Из семьи не выпускайте родового убора, да поминайте родных своих до седьмого колена! Молитесь за усопших родных, а в трудный час и они не оставят вас!»